Неточные совпадения
Подвязанный чиновник, ходивший уже
семь раз о чем-то просить Алексея Александровича, интересовал и Сережу и швейцара. Сережа застал его
раз в сенях и слышал, как он жалостно просил швейцара доложить о себе, говоря, что ему с детьми умирать приходится.
В анониме было так много заманчивого и подстрекающего любопытство, что он перечел и
в другой и
в третий
раз письмо и наконец сказал: «Любопытно бы, однако ж, знать, кто бы такая была писавшая!» Словом, дело, как видно, сделалось сурьезно; более часу он все думал об этом, наконец, расставив руки и наклоня голову, сказал: «А письмо очень, очень кудряво написано!» Потом, само собой разумеется, письмо было свернуто и уложено
в шкатулку,
в соседстве с какою-то афишею и пригласительным свадебным билетом,
семь лет сохранявшимся
в том же положении и на том же месте.
Не явилась тоже и одна тонная дама с своею «перезрелою девой», дочерью, которые хотя и проживали всего только недели с две
в нумерах у Амалии Ивановны, но несколько уже
раз жаловались на шум и крик, подымавшийся из комнаты Мармеладовых, особенно когда покойник возвращался пьяный домой, о чем, конечно, стало уже известно Катерине Ивановне, через Амалию же Ивановну, когда та, бранясь с Катериной Ивановной и грозясь прогнать всю
семью, кричала во все горло, что они беспокоят «благородных жильцов, которых ноги не стоят».
Хлыст я употребил, во все наши
семь лет, всего только два
раза (если не считать еще одного третьего случая, весьма, впрочем, двусмысленного):
в первый
раз — два месяца спустя после нашего брака, тотчас же по приезде
в деревню, и вот теперешний последний случай.
Вон Варенц
семь лет с мужем прожила, двух детей бросила,
разом отрезала мужу
в письме: «Я сознала, что с вами не могу быть счастлива.
— Угощайтесь на здоровье, — говорил Осип, ставя пред Самгиным кружку чая, положив два куска сахара и ломоть хлеба. — Мы привыкли на работе четыре
раза кушать: утром,
в полдни, а вот это вроде как паужин, а между семью-восемью часами — ужин.
— Знаком я с нею лет
семь. Встретился с мужем ее
в Лондоне. Это был тоже затейливых качеств мужичок. Не без идеала. Торговал пенькой, а хотелось ему заняться каким-нибудь тонким делом для утешения души. Он был из таких, у которых душа вроде опухоли и — чешется. Все с квакерами и вообще с английскими попами вожжался. Даже и меня
в это вовлекли, но мне показалось, что попы английские, кроме портвейна, как
раз ничего не понимают, а о боге говорят — по должности, приличия ради.
— Значит, рабочие наши задачи такие: уничтожить самодержавие —
раз! Немедленно освободить всех товарищей из тюрем, из ссылки — два! Организовать свое рабочее правительство — три! — Считая, он шлепал ладонью по ящику и притопывал ногою
в валенке по снегу; эти звуки напоминали работу весла — стук его об уключину и мягкий плеск. Слушало Якова человек
семь, среди них — двое студентов, Лаврушка и толстолицый Вася, — он слушал нахмуря брови, прищурив глаза и опустив нижнюю губу, так что видны были сжатые зубы.
— Зато покойно, кум; тот целковый, тот два — смотришь,
в день рублей
семь и спрятал. Ни привязки, ни придирки, ни пятен, ни дыму. А под большим делом подпишешь иной
раз имя, так после всю жизнь и выскабливаешь боками. Нет, брат, не греши, кум!
— Жалко Марию. Вот «Гулливеровы путешествия» нашла у вас
в библиотеке и оставила у себя. Я их
раз семь прочла. Забуду немного и опять прочту. Еще «Кота Мура», «Братья Серапионы», «Песочный человек»: это больше всего люблю.
Во весь этот срок,
в двадцать лет, он приходил всего
раз шесть или
семь, и
в первые
разы я, если бывал дома, прятался.
После того Манила не
раз подвергалась нападениям китайцев, даже японских пиратов, далее голландцев, которые завистливым оком заглянули и туда, наконец, англичан. Эти последние, воюя с испанцами, напали,
в 1762 году, и на Манилу и вконец разорили ее. Через год и
семь месяцев мир был заключен и колония возвращена Испании.
Кушала она очень мало и чуть-чуть кончиком губ брала
в рот маленькие кусочки мяса или зелень. Были тут вчерашние двое молодых людей. «Yes, y-e-s!» — поддакивала беспрестанно полковница, пока ей говорил кто-нибудь. Отец Аввакум от скуки,
в промежутках двух блюд, считал, сколько
раз скажет она «yes». «
В семь минут 33
раза», — шептал он мне.
Дорогу эту можно назвать прекрасною для верховой езды, но только не
в грязь. Мы легко сделали тридцать восемь верст и слезали всего два
раза, один
раз у самого Аяна, завтракали и простились с Ч. и Ф., провожавшими нас,
в другой
раз на половине дороги полежали на траве у мостика, а потом уже ехали безостановочно. Но тоска: якут-проводник, едущий впереди, ни слова не знает по-русски, пустыня тоже молчит, под конец и мы замолчали и часов
в семь вечера молча доехали до юрты, где и ночевали.
Так прожила Маслова
семь лет. За это время она переменила два дома и один
раз была
в больнице. На седьмом году ее пребывания
в доме терпимости и на восьмом году после первого падения, когда ей было 26 лет, с ней случилось то, за что ее посадили
в острог и теперь вели на суд, после шести месяцев пребывания
в тюрьме с убийцами и воровками.
Но нашлись там как
раз в то время и еще несколько мальчиков, с которыми он и сошелся; одни из них проживали на станции, другие по соседству — всего молодого народа от двенадцати до пятнадцати лет сошлось человек шесть или
семь, а из них двое случились и из нашего городка.
Раз пикник всем городом был, поехали на
семи тройках;
в темноте, зимой,
в санях, стал я жать одну соседскую девичью ручку и принудил к поцелуям эту девочку, дочку чиновника, бедную, милую, кроткую, безответную.
Амагинский район заслуживает внимания натуралиста и
в зоогеографическом отношении. Например, белогрудый медведь с юга доходит только до реки Кулумбе. Тигры появляются периодически. Пантер никто не встречал, и за
семь лет староверы только один
раз видели следы ее на скалах, но они не уверены, была ли то пантера или молодой тигр. Шакалоподобные «дикие собаки» встречаются весьма редко.
Вот и послала ему две тысячи рублей, хоть Дубровский не
раз приходил мне
в голову, да думаю: город близко, всего
семь верст, авось бог пронесет.
— Это очень опасно, с этого начинается сумасшествие. Камердинер с бешенством уходил
в свою комнату возле спальной; там он читал «Московские ведомости» и тресировал [заплетал (от фр. tresser).] волосы для продажных париков. Вероятно, чтоб отвести сердце, он свирепо нюхал табак; табак ли был у него силен, нервы носа, что ли, были слабы, но он вследствие этого почти всегда
раз шесть или
семь чихал.
Любовь Грановского к ней была тихая, кроткая дружба, больше глубокая и нежная, чем страстная. Что-то спокойное, трогательно тихое царило
в их молодом доме. Душе было хорошо видеть иной
раз возле Грановского, поглощенного своими занятиями, его высокую, гнущуюся, как ветка, молчаливую, влюбленную и счастливую подругу. Я и тут, глядя на них, думал о тех ясных и целомудренных
семьях первых протестантов, которые безбоязненно пели гонимые псалмы, готовые рука
в руку спокойно и твердо идти перед инквизитора.
Месяцы целые эти люди обдумывали и приготовлялись к этому свиданию, от которого зависит честь, состояние,
семья; сколько труда, усилий было употреблено ими прежде, чем их приняли, сколько
раз стучались они
в запертую дверь, отгоняемые жандармом или швейцаром.
Мужики презирали его и всю его
семью; они даже
раз жаловались на него миром Сенатору и моему отцу, которые просили митрополита взойти
в разбор. Крестьяне обвиняли его
в очень больших запросах денег за требы,
в том, что он не хоронил более трех дней без платы вперед, а венчать вовсе отказывался. Митрополит или консистория нашли просьбу крестьян справедливой и послали отца Иоанна на два или на три месяца толочь воду. Поп возвратился после архипастырского исправления не только вдвое пьяницей, но и вором.
Любил щеголять и мучился тем, что неоднократно пытался попасть
в общую помещичью
семью, но каждый
раз, даже у мелкопоместных, встречал суровый отпор.
Жар помаленьку спадает; косцы
в виду барского посула удваивают усилия, а около шести часов и бабы начинают сгребать сено
в копнушки. Еще немного, и весь луг усеется с одной стороны валами, с другой небольшими копнами. Пустотелов уселся на старом месте и на этот
раз позволяет себе настоящим образом вздремнуть; но около
семи часов его будит голос...
— Есть такой Божий человек. Размочит поутру
в воде просвирку, скушает — и сыт на весь день. А на первой да на Страстной неделе Великого поста и во все
семь дней один
раз покушает. Принесут ему
в Светлохристово воскресенье яичко, он его облупит, поцелует и отдаст нищему. Вот, говорит, я и разговелся!
Два
раза (об этом дальше) матушке удалось убедить его съездить к нам на лето
в деревню; но, проживши
в Малиновце не больше двух месяцев, он уже начинал скучать и отпрашиваться
в Москву, хотя
в это время года одиночество его усугублялось тем, что все родные разъезжались по деревням, и его посещал только отставной генерал Любягин, родственник по жене (единственный генерал
в нашей
семье), да чиновник опекунского совета Клюквин, который занимался его немногосложными делами и один из всех окружающих знал
в точности, сколько хранится у него капитала
в ломбарде.
Что касается до нас, то мы знакомились с природою случайно и урывками — только во время переездов на долгих
в Москву или из одного имения
в другое. Остальное время все кругом нас было темно и безмолвно. Ни о какой охоте никто и понятия не имел, даже ружья, кажется,
в целом доме не было.
Раза два-три
в год матушка позволяла себе нечто вроде partie de plaisir [пикник (фр.).] и отправлялась всей
семьей в лес по грибы или
в соседнюю деревню, где был большой пруд, и происходила ловля карасей.
Первый
раз ездил за границу
семи лет
в Карлсбад, где моя мать лечила болезнь печени.
Хозяева вставали
в семь часов пить чай. Оба злые. Хозяин чахоточный. Били чем попало и за все, — все не так. Пороли розгами, привязавши к скамье.
Раз после розог два месяца
в больнице лежал — загноилась спина…
Раз выкинули зимой на улицу и дверь заперли. Три месяца
в больнице
в горячке лежал…
Но он не выходил, и вскоре мы увидели его
в последний
раз на высоких козлах коляски,
в которую усаживалась
семья каких-то важных господ…
Все мысли и чувства Аграфены сосредоточивались теперь
в прошлом, на том блаженном времени, когда была жива «сама» и дом стоял полною чашей. Не стало «самой» — и все пошло прахом. Вон какой зять-то выворотился с поселенья. А все-таки зять, из своего роду-племени тоже не выкинешь. Аграфена являлась живою летописью малыгинской
семьи и свято блюла все, что до нее касалось. Появление Полуянова с особенною яркостью подняло все воспоминания, и Аграфена успела, ставя самовар, всплакнуть
раз пять.
— Против вошей, сударыня моя, надо чаще
в бане мыться, мятным паром надобно париться; а коли вошь подкожная, — берите гусиного сала, чистейшего, столовую ложку, чайную сулемы, три капли веских ртути, разотрите всё это
семь раз на блюдце черепочком фаянсовым и мажьте! Ежели деревянной ложкой али костью будете тереть, — ртуть пропадет; меди, серебра не допускайте, — вредно!
При мне, например,
в Александровске всякий
раз во время обедни переднюю половину церкви занимали чиновники и их
семьи; затем следовал пестрый ряд солдаток, надзирательских жен и женщин свободного состояния с детьми, затем надзиратели и солдаты, и уже позади всех у стены поселенцы, одетые
в городское платье, и каторжные писаря.
Ведь если бы не жены свободного состояния, добровольно пришедшие за мужьями, то свободных
семей в колонии было бы
в 4
раза больше, чем законных.
Ввиду того, что солдаты лечатся у своих военных врачей, а чиновники и их
семьи у себя на дому, надо думать, что
в число 11309 вошли только ссыльные и их
семьи, причем каторжные составляли большинство, и что таким образом каждый ссыльный и прикосновенный к ссылке обращался за медицинскою помощью не менее одного
раза в год.
Мне сказывал вполне достоверный охотник, что ему привелось выстрелить
семь раз в одного косача, который после седьмого выстрела закудахтал и улетел невредим.
Всю ночь поминутно вскакивает, то окна смотрит, хорошо ли заперты, то двери пробует,
в печку заглядывает, да этак
в ночь-то
раз по
семи.
— Я не могу так пожертвовать собой, хоть я и хотел один
раз и… может быть, и теперь хочу. Но я знаю наверно, что она со мной погибнет, и потому оставляю ее. Я должен был ее видеть сегодня
в семь часов; я, может быть, не пойду теперь.
В своей гордости она никогда не простит мне любви моей, — и мы оба погибнем! Это неестественно, но тут всё неестественно. Вы говорите, она любит меня, но разве это любовь? Неужели может быть такая любовь, после того, что я уже вытерпел! Нет, тут другое, а не любовь!
Так шла жизнь
семьи Мыльниковых, когда
в нее неожиданно хлынули дикие деньги, какие Тарас вымогал из доверчивых людей своей «словесностью».
Раз под вечер он привел
в свою избушку даже гостей — событие небывалое. С ним пришли Кишкин, Яша, Петр Васильич с Фотьянки и Мина Клейменый.
Оригинальнее всего было то, что Оксю, кормившую своей работой всю
семью, походя корили каждым куском хлеба, каждой тряпкой. Особенно изобретателен был
в этом случае сам Тарас. Он каждый
раз, принимая Оксину работу, непременно тыкал ее прямо
в физиономию чем попало: сапогами, деревянной сапожной колодкой, а то и шилом.
Все понимали, что
в ходоки нужно выбрать обстоятельных стариков, а не кого-нибудь. Дело хлопотливое и ответственное, и не всякий на него пойдет.
Раз под вечер, когда
семья Горбатых дружно вершила первый зарод, к ним степенно подвалила артелька стариков.
Когда старая Ганна Ковалиха узнала о возвращении разбитой
семьи Горбатых, она ужасно всполошилась. Грозный призрак жениха-туляка для Федорки опять явился перед ней, и она опять оплакивала свою «крашанку», как мертвую. Пока еще, конечно, ничего не было, и сват Тит еще носу не показывал
в хату к Ковалям, ни
в кабак к Рачителихе, но все равно — сваты где-нибудь встретятся и еще
раз пропьют Федорку.
Она с первого
разу приметила, как жадничал на сене старик и как он заглядывал на состарившуюся лошадь Макара, и даже испугалась возможности того, что опять восстановится горбатовская
семья в прежней силе.
В избе Егора собралась
в последний
раз вся
семья жигаля Елески: Петр Елисеич, Мосей и Егор.
Резюме отчета было то же, что и
в первый
раз: расходов приходилось по двадцати
семи рублей на человека; уплатили свои деньги Белоярцев, Прорвич, Лиза и Каверина.
Так прошло с месяц после смерти ребенка.
Раз Розанов получил неприятное известие от жены и, встревоженный, зашел
в семь часов вечера к Калистратовой, чтобы идти к Лизе.
Наконец, этим летом, когда
семья нотариуса уехала за границу, она решилась посетить его квартиру и тут
в первый
раз отдалась ему со слезами, с угрызениями совести и
в то же время с такой пылкостью и нежностью, что бедный нотариус совершенно потерял голову: он весь погрузился
в ту старческую любовь, которая уже не знает ни разума, ни оглядки, которая заставляет человека терять последнее — боязнь казаться смешным.
Я понимаю, хорошо порхать, как мотылек, человеку молодому,
в цвете сил, но
раз имеешь жену, а может быть и целую
семью…
Писемский сравнивает счет капель Живиным со счетом пуль
в опере егерем Каспаром, выливающим их посредством волшебства: по мере того, как Каспар считает пули, появляются совы, черные вепри, раздается гром, сверкает молния, и при счете «
семь» низвергаются скалы.], всякий
раз, как капля сахару падала.